Неточные совпадения
Буди
имя Господне благословенно отныне и до века!» Отцы и учители, пощадите теперешние слезы мои — ибо все младенчество мое как бы вновь восстает предо мною, и дышу теперь, как дышал тогда
детскою восьмилетнею грудкой моею, и чувствую, как тогда, удивление, и смятение, и радость.
Лихонин не учитывал того, что она с ее
детской душой, жаждущей вымысла, легко освоилась бы с историческими событиями по разным смешным и героически-трогательным анекдотам, а он, привыкший натаскивать к экзаменам и репетировать гимназистов четвертого или пятого класса, морил ее
именами и годами.
— Ваши мужественные поступки, Сусанна Николаевна, — продолжал Егор Егорыч дрожащим голосом, — и благое о лас, масонах, понятие удостоверяют меня, что не свойственное женщинам любопытство, не
детское вещей воображение руководит вами и заставляет вас стремиться поступить в наши сочлены, но чувства более серьезные, ценя которые, мы опешим вас принять в наше братство. Господин секретарь, внесите
имя Сусанны Николаевны в список членов нашей ложи!
Кто-то из детей, — я очень долго помнил его
имя, но теперь позабыл, — вздохнул и с
детским равнодушием воскликнул...
Войдя в улицу, Нехлюдов остановился, вынул из кармана записную книжку, и на последней, исписанной
детским почерком странице прочел несколько крестьянских
имен с отметками.
Эта святая душа, которая не только не могла столкнуть врага, но у которой не могло быть врага, потому что она вперед своей христианской индульгенцией простила все людям, она не вдохновит никого, и могила ее, я думаю, до сих пор разрыта и сровнена, и сын ее вспоминает о ней раз в целые годы; даже черненькое поминанье, в которое она записывала всех и в которое я когда-то записывал моею
детскою рукою ее
имя — и оно где-то пропало там, в Москве, и еще, может быть, не раз служило предметом шуток и насмешек…
Ко времени, о котором я говорю, в
детской прибавилось еще две кроватки: сестры Любиньки и брата Васи. Назвав меня по своему
имени Афанасием, отец назвал и второго за покойным Васею сына тем же
именем, в угоду старому холостяку, родному дяде своему Василию Петровичу Шеншину.
Не говоря уже об анекдотах, о каламбурах, об оркестре из «Фенеллы», просвистанном им с малейшими подробностями, он представил даже бразильскую обезьяну, лезущую на дерево при виде человека, для чего и сам влез удивительно ловко на дверь, и, наконец, вечером усадил Юлию и Катерину Михайловну за стол, велев им воображать себя девочками — m-me Санич беспамятною Катенькою, а Юлию шалуньей Юленькою и самого себя — надев предварительно чепец, очки и какую-то кацавейку старой экономки — их наставницею под
именем m-me Гримардо, которая и преподает им урок, и затем начал им рассказывать нравственные анекдоты из
детской книжки, укоряя беспрестанно Катеньку за беспамятство, а Юленьку за резвость.
А когда вернулся домой его хозяин, Яшка сидел на диване и с самым
детским видом, с невинными глазами, разрывал на мелкие куски то прошение на
имя министра, которое так каллиграфически переписывал раз двадцать чиновник.
Для Евномия, как мы уже знаем, не представлялось сомнения в возможности адекватного, исчерпывающего познания божественной сущности помощью понятий («
имен»), и главным таким понятием являлась «нерожденность» [«Подобно малолетним и по-детски, попусту занимаясь невозможным, как бы в какой-нибудь
детской ладони, заключают непостижимое естество Божие в немногих слогах слова: нерожденность, защищают эту глупость и думают, что Божество толико и таково, что может быть объято человеческим разумом одно наименование» (Творения иже во святых отца нашего св. Григория Нисского, т. VI. М., 1864, стр.299.
И никому, по-видимому, не приходит в голову мысль о том, что эти степенные, чинные по виду малютки таят в глубине своих
детских сердчишек необузданное, страстное желание броситься, окружить стол, стоящий по правую сторону елки, и прочесть на заветном билетике свое
имя!
Известно, что в «Войне и мире» под
именем графа Николая Ильича Ростова выведен отец Толстого, граф Николай Ильич Толстой. В начале романа мы знакомимся с Ростовым как раз в то время, когда Николаю около шестнадцати лет и он только собирается вступить на военную службу. В гостиной сидят «большие» и чопорно разговаривают. Вдруг с бурною волною смеха и веселья врывается молодежь — Наташа и Соня, Борис и Николай. Мила и трогательна их
детская, чистая влюбленность друг в друга.
Фельдшер с санитарами суетился вокруг койки; на койке лежал плотный мужик лет сорока, с русой бородой и наивным
детским лицом. Это был ломовой извозчик, по
имени Игнат Ракитский. «Схватило» его на базаре всего три часа назад, но производил он очень плохое впечатление, и пульс уже трудно было нащупать. Работы предстояло много. Не менее меня утомленного фельдшера я послал спать и сказал, что разбужу его на смену в два часа ночи, а сам остался при больном.
Но жалобами не искупишь ничего!.. И виновата ли она?.. Гибнет целый род! Все покачнулось, чем держалось дворянство: хороший тон, строгие нравы… или хоть расчет, страх, искание почета и доброго
имени… расползлось или сгнило… Отец, мать, сыновья… бестолочь, лень,
детское тщеславие, грязь, потеря всякой чести… Так, видно, тому следовало быть… Написано свыше…
Предмет зависти боярских детей, окруженный довольством и негою, утешая царевну и придворных ее игрою на гуслях и пением, нередко, среди
детских игр, похищая пыл первой страсти с уст прекрасных женщин, которые обращались тем свободнее со мною, что не опасались ни лет моих, ни ревнивого надзора родственников, не дерзавших следовать за ними ко двору властолюбивой правительницы; вознагражденный тайною любви одной прекрасной, умной, чувствительной женщины, которой
имя знает и будет знать только один Бог, — на таком пиру жизни я не мог желать ничего, кроме продолжения его.
Ему, дескать, хоть и четырнадцать годков —
детская пора! к тому ж он такой разумник, такой смиренник, — однако ж Андрюша постриг по милости великого князя Ивана Васильевича; а с
именем пострига вертится у каждого в голове: коли он на войну готов, так не дитя!
Хорошо, если Бог, который берег его, когда он ничего не знал о Боге, сбережет его и ныне, когда
детские уста ребенка уже научились лепетать его
имя.
— Не вспоминай моего
имени богу, — отвечал ей грубый голос Анастаса, — я не верю никаким
детским сказкам, но ты надорвала мне сердце своим тяжким горем — в том только и дело! Уходи и дай своим детям по хлебу.